Элина и Сима – квир-пара*, они уехали из России в декабре 2022 года и сейчас живут в Грузии, но собираются перебираться в Западную Европу. После того как в России Верховный суд принял решение запретить "международное движение ЛГБТ", корреспондентка Настоящего Времени поговорила с девушками – об их опыте жизни и каминг-аута в России, ожиданиях и страхах из-за нового запрета, отношениях с семьей и творчестве.

* Квир – собирательный термин, который используется для обозначения человека, чьи сексуальные предпочтения или гендерная идентичность отличаются от большинства.

"Стали слышны голоса гомофобов, а те, кто были френдли, решили промолчать". Как в России запрещали ЛГБТ

Элина: Все началось с запрета ЛГБТ-пропаганды в 2013 году. Я помню, что, когда его приняли, страха не было – был другой фон, более квир-френдли. Мне казалось, что это надуманная история и что она будет просто на бумажке существовать. Сейчас мы вспоминаем много чего. Например, что "Тату" представляли на "Евровидении" Россию и целовались на сцене, а западное сообщество в шоке было, что тут русские делают. Еще у них были майки "Х*й войне".

Запреты для ЛГБТ – как спрут, который медленно заползал во все сферы. Не было так, что раз – и жизнь изменилась. Закон просто стал как будто внутри общества легитимизировать гомофобию у тех, у кого она была. Голоса стали слышнее, так как они опирались на закон. У меня нет статистики, насколько действительного гомофобно общество в России. Есть чувство, что в момент "Тату" и нулевых оно было не гомофобно, а очень ЛГБТ-френдли. В какой момент все пошло по одному месту и насколько сильно? Стали слышны голоса гомофобов, а те, кто были френдли, решили помолчать. Ведь в тех же самых политических элитах тоже есть представители ЛГБТ, но они, видимо, не очень любят про это говорить.

Сима: Я была маленькая, когда приняли первый закон, и я его не примеряла на себя и на свою идентичность. У меня было огромное неприятие самой себя, и меня он не обрадовал, но и не испугал. Мне было абсолютно ровно. Когда же произошло принятие себя и в связи с этим взаимодействие с людьми и обществом, то ты уже живешь в заданной реальности.

Законы отражаются на ЛГБТ-людях не сами по себе, а именно тем, что праворадикальным группировкам это развязывает руки, чтобы безнаказанно нападать. Это такая сложная штука: ты живешь в заданной реальности, как люди, которые родились при Путине. У них нет другого варианта. Тебе не с чем сравнивать банально, поэтому у тебя есть только Путин. И я просто жила в этих обстоятельствах. Но когда сейчас вышел этот закон, меня пере**ало, честно говоря. Я уже не в России, мне, по сути, нечего бояться. Но я общалась с нашей подругой, которая тоже лесбиянка, и мы обе пластом лежали от этих новостей. Она тоже в эмиграции, там еще сложнее ситуация вся. В тот момент остро захотелось в Россию, что самое забавное, – когда приняли закон и ты понимаешь, что становится еще опаснее возвращаться.

Мы переписывались с другой моей квир-подругой, и она сказала: "Да ну брось, ничего страшного не будет". Я ей сказала: "Раз ты там остаешься, я не буду с тобой разгонять тему, страшно или не страшно". Я понимаю позицию и квиров, которые там остаются и говорят: "Да все нормально". Это страшно – жить в страхе. Лучше тогда действительно [думать] так, что "ничего страшного", если остаешься.

Элина: У меня паника после этого закона возникла, и она связана с людьми, которые сейчас там, которые не могут уехать и несовершеннолетние. Для меня первыми действиями после закона было связаться с ЛГБТ-друзьями и спросить, как они себя чувствуют, собираются ли уезжать. Я сделала это. Некоторые не уезжают, и я не могу на это давить, я не могу провоцировать на отъезд, если они сознательно принимают это решение. Я просто говорю, что если будет такое желание – пишите, обратитесь, если нужна будет поддержка. Одна из моих подруг сказала: "Я сейчас смотрю "Рассказ служанки", и у меня ощущение после закона, что я живу в этом сериале".

Очень часто человек понимает про свою ориентацию довольно рано. Я успела захватить в стране и "незамечание" ЛГБТ, и период френдли-отношения. Потом накопительный эффект произошел – и все взорвалось. А что сейчас будет с молодыми ребятами, у которых нет возможности уехать? Как это будет влиять на их психологический фон, на их отношения с людьми? Когда батя в деревне может сказать не только: "Что ты несешь, что ты гей?" – а сказать: "Ты сядешь, если будешь такие вещи говорить". Это нездоровая атмосфера, когда тебе 15 лет, ты живешь в "скрепном" фоне, живешь в обществе, где это считается незаконным. Внутри своей подвижной психики ты вряд ли будешь делать выбор в пользу принятия себя.

Сима: И то, что возвращают конверсионную терапию, полная дичь. Я очень переживаю за близких людей, которые находятся в прямой опасности. Еще есть подростки, которые могут не принять этот закон. Им может быть и не 14 лет, может быть и 20 лет. Они могут в силу своей подростковости быть яростными, что-то творить – и сесть ни за что ни про что на 7-10 лет.

Сейчас кейсов таких нет, и комментарии, которые я вижу: "Что вы все так носитесь с ЛГБТ? Свидетели Иеговы террористическая организация, их сажают на 20 лет, а у вас никого еще не посадили, чего переживаете?" Прикол в том, что могут начать сажать, как начали сажать Свидетелей Иеговы. Ведь сначала приняли закон, а потом начали сажать. То же самое может произойти – и это страшно.

Переезд и адаптация

Элина: Мы сейчас в Грузии и собираемся переезжать в Германию. У меня высокий уровень адаптивности, и я надеюсь, что быстро подстроюсь к режиму безопасности после переезда. Трудно об этом говорить сейчас, потому что никогда не знаешь, какие ждут трансформации в новой точке, какие открытия про себя будут. Но ранее у меня не было возможности жить в Европе. Не путешествовать наездами, а именно жить в стране, которая адекватно относится к ЛГБТ. Как это будет происходить в рамках психоэмоционального фона, что можно не переживать за свою безопасность по этому поводу? Не знаю. Надеюсь, что высокий уровень адаптивности даст выдохнуть и быть собой.

Сима: Мы и в Грузии осмелели. У нас постепенно новая история происходит: мы покинули Россию и всем новичкам в нашем окружении смело говорим, что мы жены. А дальше мы официально собираемся пожениться. Поэтому у нас ожидания от Германии такие: мы будем работать, классно время проводить. У нас все завязано больше на творческие штуки и работу, чем на квирную историю. Хотя если нам как квирам будет больше свободы – супер, великолепно.

Элина: Для меня творчество и переезд очень пересекаются. Я собираюсь писать полномасштабный сценарий про ЛГБТ-отношения. Я прекрасно понимаю, что навряд ли дадут снимать что-то подобное в Армении или Грузии, что кто-то будет сидеть в армянском и грузинском Минкульте и всерьез рассматривать такие идеи.

Жить на Кавказе, будучи представителем ЛГБТ, сложно. Здесь не пройдешь за ручку на улице, не поцелуешься, это не будет легитимизировано на законодательном уровне. Квир-сообщество в Грузии активное, но оно столь же активному давлению подвергается. Тбилиси превратился в некий Лас-Вегас: люди приезжают, женятся, мы ходим постоянно на свадьбы к друзьям – но только к гетеропарам. А сами по-прежнему не можем оформить свой брак, такой опции и нет просто.

Сима: Дело не в том, что мы испытываем невероятную потребность целоваться и держаться за ручки на улице, но сам факт, что это безопасно, сильно влияет на психику и взаимодействие. Я подойду к Элине поправить волосы, которые упали, и она скажет мне: "Сима, не при людях". Это очень влияет: ты не можешь лишний раз прикоснуться к человеку. Делая то, что могут позволить себе друзья, не задумываясь, ты все время думаешь: "Лишний раз коснешься – и это по-другому интерпретируют". У меня есть младшая сестра, ей 20 лет. Мы долгое время, когда гуляли по улице, ходили за ручки. Она уже была выросшей девушкой, и нам вслед говорили: "Вы что, лесбиянки?" А это моя сестра, камон!

Элина: Для меня открытость того, что я представитель ЛГБТ, связана не столько с моим личным желанием проговаривать это как можно чаще, сколько с поддержкой тех людей, которым это нужно. Потому что по раннему возрасту я помню, что мне казалось, что если я не вижу это, то, значит, этого нет. Значит, нас настолько мало, что жизнь обречена на одиночество. Оглянись, где эти представители ЛГБТ? Их нет. И есть целый ряд таких людей [которые так думают], особенно сейчас в России. Это может приводить к росту суицидов, к росту травм, на терапию которых надо будет потратить огромное количество времени и денег. Эти травмы будут приводить к проблемам с ментальным здоровьем ввиду нездоровой обстановки. Поэтому мне важно говорить, чтобы людей в этой ситуации в первую очередь поддержать. Про себя мне более-менее все понятно, я чувствую в себе уже силы и ресурсы не столько просить помощи, сколько сказать об этом, если кому-то это поможет.

Опыт дискриминации и самоцензуры

Сима: [Пока мы жили в России] нас в целом ЛГБТ-дискриминация не очень касалась, а если касалась, то очень мало и не волновала. Если не считать дискриминирующую лексику, которая звучит повсеместно и от нее никуда не скроешься. Узнают, что мы пара девушек: "А можно третьим?" – и прочая ерунда.

Элина: Я очень рано поняла, что мне нравятся женщины. Это был долгий подростковый период попыток себя принять. Я до сих пор разбираюсь. Первые отношения были с женщинами, потом парни появились. Тогда не было богатой терминологии, и я думала: "Я, наверное, бисексуалка". Окей. А потом узнаешь, что может быть по-разному. Значит, я, наверное, пансексуал, потому что мне все равно, какого гендера человек, который меня заинтересует. Мне один знакомый сказал, что сейчас гетеро притесняют: мол, гетеро – дискриминируемая группа, поскольку по ЛГБТ-визам можно уехать, а он гетеросексуальный мужчина: "У нас так много сложностей". Я не нашла ничего, что ему сказать. Недавно один приятель спросил: "А что значит жена? А кто из вас мужчина?"

Но у нас с Симой сепарированный опыт. Я армянка и больше сталкивалась с дискриминацией на национальной почве: "Сдаем в аренду только для славян". Было много проблем с моим лицом, именем.

Так что не могу сказать, что сталкивалась с открытой ЛГБТ-дискриминацией, хотя фон давления, в котором живешь, – он есть. Я драматург и сценарист. В этой профессии я развивалась в России. И ты понимаешь, что историю, которая становится основной для сценария или пьесы, ты берешь из жизни, она имеет ЛГБТ-основу, но ты ее автоматически переделываешь в гетеронормативную, чтобы иметь возможность быть услышанной. У меня это было доведено до автоматизма, у меня не было ЛГБТ-персонажей. Я не очень задумывалась, что это не очень нормально. И только ближе к переезду я подумала, что нужно прямо говорить о таких вещах.

А четко я для себя это сформулировала в Армении после переезда. Я вижу, как в Армении тяжело представителям ЛГБТ. Там совсем другая история, связанная с отношением общества к этому явлению. Для них это настолько дико, что этого не существует. Ты можешь говорить в лицо, они не будут понимать, будут думать, что ты просто что-то неправильно объясняешь, что не может так быть. Как живут геи и лесбиянки на Кавказе, тоже ни для кого не секрет.

Сейчас я рассматриваю следующие большие темы – и, конечно, тему ЛГБТ, о которой хочу говорить открыто. Я как драматург и сценарист сейчас планомерно отказываюсь от опыта самоцензуры, в котором создавала только гетеронормативные истории. Это опыт освобождения – прийти и рассказывать истории такими, какие они есть. А самоцензура связана не только с боязнью принятия историй такими, какие они есть, но и с желанием донести до большего количества людей саму модель отношений. Мне казалось, что другие могут так же, как и я. Например, я смотрю какое-нибудь кино – и там гетеросексуальная пара. Мне это никогда не мешало идентифицировать себя с персонажем и переживать истории, связанные с девушкой. Но потом стало ясно, что это все равно подключение к истории через какую-то преграду.

Сима: В России ты дискриминируем по огромному количеству параметров. Если ты не выглядишь как русский, если ты не мужик, если ты не нормативного гендера и сексуальной ориентации – это все является предметом дискриминации. Мы с Элиной не скрывали наши отношения, но и не постулировали так активно, как сейчас, что мы квир-персоны и что мы встречаемся. Ты выкладываешь пост в соцсети, пишешь, что любишь человека, но это как любовь к подруге. Не было акцента, что мы семья и пара.

Элина: Даже в общении с друзьями у меня долгое время было такое: сначала нужно почву изучить, можешь ли ты открыто говорить со своими новыми знакомыми и приятелями, что у тебя отношения с девушками. Ты всегда говоришь: "Есть один человек", – ты его лишаешь гендера. Все время в лексике используется: "У меня тоже с одним человеком были проблемы". И я читала такую историю: если вам кто-то говорит "у меня с одним человеком такая ситуация", то это, скорее всего, представитель ЛГБТ.

Сима: Не знаю, сталкивалась ли я с буллингом. Скорее нет, чем да. Все, что встречалось в моей жизни, это: "Кто у вас за мужика? Можно третьим буду?" Просто несерьезное отношение. Обычно я не пытаюсь объяснить такому человеку что-либо, а просто говорю: "Ты долбо**". Пытаюсь в ответ на оскорбление немного привести человека в себя, сказать: "Чувак, ты оскорбляешь сейчас". Я настолько легче к этим вещам отношусь, никогда не требовала от общества уважения и принятия.

Я вообще не скрывала свои отношения ни в России, ни здесь. Здесь просто больше начала акценты расставлять. Но в России я тоже не скрывала, что у меня Элина – моя девушка. Не скрывала, но и не была ЛГБТ-активистом, который защищает права ЛГБТ, постулирует свою сексуальную ориентацию. У меня была усредненная позиция, хотя в России она, наверное, достаточно смелая. Но я не помню страха. Ты сидишь на французском в универе и рассказываешь: "У меня девушка, она любит готовить". Не было проблем с принятием и было достаточно просто.

"Я пыталась маму познакомить со своей девушкой, она перестала со мной общаться". Семья

Элина: В рамках семьи для меня это до сих пор закрытая история. У меня был опыт каминг-аута, он был очень неудачный, мои родители это не приняли. Я решила для себя, что моя личная жизнь – это моя личная жизнь. Был скандал серьезный, я пыталась маму познакомить со своей девушкой, и она перестала со мной общаться. Примирились мы на другой почве и решили, что эту тему не поднимаем, не обсуждаем. Для нее это закрытая тема.

Сестра недавно начала понимать. Я еще в Москве пыталась ей рассказать про Симу, она все понимала и видела, но не хотела слушать. Она так прямо и сказала: "Я знаю, что ты хочешь мне рассказать, но я не готова это слышать". И только опыт ее долгой личной терапии привел ее плавно к тому, что когда осенью мы увиделись, она была готова со мной про это говорить. Для нее это был целый путь принятия, и для меня сейчас непривычно говорить открыто на эти темы с ней. Но с родителями – нет.

Сима: С Элининой семьей удивительная ситуация сложилась. Они все меня знают, они знают, что мы живем пять лет вместе, они меня обожают, но про конкретные вещи разговор не идет. А моя семья ничего не понимает.

Элина: Да, моя семья обожает Симу, мама постоянно передает ей привет. Но никогда не обозначалось, кто Сима. Понятно, что Сима живет со мной, я привезла ее в родной город, знакомила, говорила, что это Сима, не объясняя, что это моя девушка или супруга. У меня и нет потребности активно вовлекать семью в наши отношения, чтобы это обозначать.

"Мне важно говорить об этом, когда захочется, а не постоянно". ЛГБТ-комьюнити и квир-проекты

Сима: [В России] мы не были ни в каком ЛГБТ-комьюнити. У нас есть друзья геи и лесбиянки, но мы не чувствуем себя частью сообщества, не ходили в гей-бары и клубы как в единственные места, куда можно ходить. У меня не было никогда какого-то желания быть внутри ячейки. Я не тусовалась ни с анархистами, ни с политическими активистами, ни с кем не тусовалась. Мы с Элиной занимались своими делами: Элина – театром и кино, я – кино и музыкой. Скорее в этих тусовочных вещах были, да и то периферийно.

Элина: Для меня важный вопрос, а что такое комьюнити? Как и – что такое "международная ЛГБТ-организация"? Для меня есть ЛГБТ-френдли-люди. А если брать ЛГБТ-ориентированные комьюнити, то я не сталкивалась и не обращалась в группы поддержки.

Я только помню, что когда приехала в 17 лет из своего родного города в Москву, одно из первых мест, которое я посетила, это был гей-клуб на Тверской, потому что у меня в маленьком городе вообще было ощущение, что там нет никаких представителей ЛГБТ. Но это не значит, что я туда начала ходить. У меня были друзья, которые туда постоянно ходили, но меня это не засосало.

У меня и поиск партнеров никогда не происходил внутри ЛГБТ-сообщества. У меня было много девушек, для которых это был первый опыт отношений с женщиной. Дело в том, что я себя не позиционирую как лесбиянку. У меня есть друзья, которые четко себя так определяют. Например, есть подруга – и у нее есть четкое понимание, она рассталась с девушкой и ее следующие отношения тоже будут с девушкой. У меня не было четкой поисковой ролевой модели, что я только среди девушек ищу партнера, только среди ЛГБТ-сообщества. У меня были и молодые люди. Просто гендер не присутствует в базовой настройке для поиска. Поэтому и сейчас я не позиционирую себя как лесбиянка, я себя позиционирую больше даже как пансексуал, которому гендер партнера не важен.

Сима: А я небинарный человек, я мужиков не люблю физиологически. Не в смысле того, что они плохие люди и их надо уничтожить. Физиологически они меня не привлекают. А так все равно.

Зачастую активисты, блогеры ЛГБТ живут только квирностью своей. У них блог строится на том, что они ЛГБТ. У меня есть подруга, для которой если на проекте нет квира, то она с этим не согласна. А нам все равно, по сути, есть ли квир или нет.

Например, я координатор "Аниматоров против войны", и мы сделали квир-выпуск на месяц гордости как раз с моей подачи, потому что я среди редакторов-аниматоров единственный представитель квиров, который об этом активно заявляет. Мне было важно это сделать. Но мне важно говорить об этом, когда захочется, а не постоянно. У меня нет истории, что если я квир, то в каждой реплике, к чему я прикоснусь, я буду про это говорить. Меня волнует огромное количество вещей. Я не хочу концентрироваться на одной какой-то, на ней циклиться и исключительно ее одну "окучивать". Квирность – это часть меня, она просачивается в разные шутки, но в целом мне интересно говорить много про другие вещи. Дискриминации в этом мире – хоть жопой жуй.

Элина: Я недавно с Симой обсуждала, что иногда сталкиваюсь с топиками типа "Пять ЛГБТ-фильмов" и тому подобное, а внутри комментарии: "Сейчас столько ЛГБТ-кино, одно ЛГБТ-кино". Я говорю, что это настолько несправедливо, что оно выносится в отдельный жанр. Мы забываем, что истории кино много десятилетий, каждый год снимается огромное количество фильмом и ЛГБТ-историй – один процент из одного процента ежегодно.

Я понимаю, что выделение ЛГБТ-истории в отдельный жанр происходит, так как таких фильмов мало, несмотря на то, что есть люди, которым кажется, что все вокруг заполонили "геи, лесбиянки, третий гендер, трансформаторы". Я надеюсь просто, что в какой-то момент таких историй станет достаточное количество, чтобы их не определять в отдельный жанр.

Сима: ЛГБТ-сериалы, фильмы и игры, которые появляются последнее время, широко освещают. Из-за этого создается ощущение, что таких фильмов очень много и мы получаем репрезентацию. На самом деле ничего подобного. То же самое, что и с женщинами – главными героинями – их очень мало. Например, "Лунный свет", который получил "Оскар". Это единственный фильм, последний оскароносец, который затрагивает ЛГБТ-историю. Я других не помню за последние пять лет. "Маленькие женщины" хороший фильм. Но в целом это не такая история, что ЛГБТ-фильмы заполонили весь свет. Это мы ищем и смотрим их, потому что это репрезентация и нам интересно, как это сделано.

Элина: Мне нравится эффект сериала "Убивая Еву". Он не заявлен как исключительно ЛГБТ-сериал и не позиционирует себя откровенно, что все представители ЛГБТ должны его посмотреть. При этом он ничем иным и не является. Для меня история вокруг "Убивая Еву" – этот мир нормы, в котором можно существовать. Я понимаю прекрасно, что к этому надо долго идти, чтобы это стало нормой, к сожалению.

Сима: Там не объективируется пара, не социализируется, все очень на полутонах делается. А многие фильмы про лесбиянок – это полный треш, и их снимают именно мужчины. Потому что геи в общественном мнении – это противно, а лесбиянки – это сексуально. Но это больше не про борьбу за права квир-сообщества и репрезентацию, а за объективизацию, сексуализацию и что-то мерзкое.

Репрезентация появляется, когда появляются психологические вещи. Если говорят про ЛГБТ отдельно, то тут нужна глубокая сценарная и психологическая работа. Часто про ЛГБТ снимают "по повесточке" или чтобы удовлетворить свою сексуальную фантазию. А мы такие же люди, у нас те же самые вопросы, семейные проблемы, мы так же воспитываем детей, берем собак, живем, ссоримся, ругаемся, любим, миримся – никакой разницы нет. Мы не молимся на Сатану. Может, кто-то молится, но у них там и гетеро есть. ЛГБТ могут быть и разных политических взглядов: есть патриоты, фашисты, бывает Красовский, в конце концов, бывают коммунисты, леваки, праваки, либертарианцы.

Есть гениальный сериал Transparent, который рассказывает о мужчине, который на старости лет решил сделать переход. Это очень хороший психологический сериал. Там показывается история про то, что квир может быть мудаком. Ты будешь смотреть, переживать, тебе будет интересно, но это не значит, что персонаж достоин уважения только из-за того, что он в 70 лет понял, что женщина.

Элина: Есть нюанс: мы в пример приводим западные фильмы, где история с равноправием случилась. А в русском сообществе, которое может неочевидно реагировать на то, что ты представитель ЛГБТ, об этом еще рано говорить. Очень мало фильмов на тему ЛГБТ. А из-за нового закона их просто не будет в России.